(Стендовый доклад на конференции антиглобалистов, Москва, 29.01.2005 г.)

Пожалуй, лишь в одном положении своей теории империализма Ленин оказался не прав. Споря с К. Каутским и Д.А. Гобсоном, он отрицал возможность построения в будущем «ультраимпериализма», который «поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов между собою общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом» [11, с. 733]. Между тем, современные ТНК как раз демонстрируют нам объединение финансового капитала против национальных суверенитетов. В этом смысле современный капитализм и есть ультраимпериализм.

Изменились также перспективы социалистического движения и, соответственно, идейные ожидания современных антиглобалистов. Среди них преобладает убеждение, что глобализация на текущий день не имеет реальной альтернативы. В «Империи» Негри и Хардта мировой капитал выступает как «всё», как универсум социального мира. Соответственно и методы «борьбы» предлагаются своеобразные: не тормозить Империю, но подталкивать ее к развитию до естественного конца.

Традиционный марксист-ленинец мог бы предположить, что дело здесь в незрелости стихийного революционного движения на его современном этапе. Мы же полагаем, что социалистическая ориентация в настоящий исторический момент действительно является тупиковой. Главная причина этого в том, что индустриальный тип хозяйства изжил себя в целом, включая обе его исторические формы бытия – буржуазную и социалистическую. Он более не в состоянии обеспечивать жизненный прогресс всего человечества. Ныне его развитие в лучшем случае может обеспечить процветание «золотого миллиарда» за счет ограбления остального населения Земли.

Наш главный тезис заключается в том, что именно с этим переходом связаны позитивные перспективы антиглобализма. Но контуры грядущей экономики нового типа пока только брезжат в туманной дали. Мы можем дать лишь их общий абрис, претендуя не более чем на выяснение перспективных тенденций.

На наш взгляд, экономическая история эпохи цивилизации начинается не с общественной, как полагали представители марксизма, а с односторонне индивидуалистической формы производительной собственности. К. Маркс называет такую форму германской, поскольку германские народы в момент их появления на европейской исторической арене находились как раз на стадии распада первобытной родовой общины (которая служила формой бытия присваивающего хозяйства).

Но рост плотности оседлого населения и возвышение потребностей постепенно приводят к дроблению земель. Индивидуальное самообеспечение делается неустойчивым, и вновь возрастает роль общины, теперь уже соседской. В результате на смену германской форме собственности со временем приходит односторонне коллективистская, в классификации Маркса – азиатская форма собственности. Общественный строй Древнего Египта, Древнего Китая, империи инков и других стран с азиатской экономикой порой прямо называют аграрным социализмом. В самом деле, аналогия здесь очевидна и имеет глубокие корни.

В дальнейшем прогрессивном развитии общества на смену «аграрному социализму» пришло античное полисное устройство, основанное на античной же форме собственности. Эта форма синтетическая в том смысле, что она соединяет в себе черты двух более ранних форм – германской и азиатской. В таком обществе почти каждый полноправный гражданин является собственником средств обеспечения и воспроизводства своей жизни, а общество в целом является также собственником средств решения социальных проблем.

Именно оживление античного экономического архетипа стало предпосылкой возвращения общественного сознания к античным идеалам в эпоху Возрождения. Сама эта эпоха сформировалась и расцвела в коммунах – средневековых торгово-ремесленных городах, освободившихся от власти феодалов. Начиная с XI столетия такие города распространяются по всей Европе. На отечественной почве наиболее развитую модель коммуны представляла собой Новгородская республика до ее покорения Москвой.

Конечно, нельзя сказать, что здесь была свобода капитала, поскольку таковая предполагает пауперизацию населения ради создания широкого рынка рабочей силы. Тем не менее, понятия коммунизма и коммерции, несовместимые в марксистской идеологии, имеют не только общий этимологический, но и общий исторический «корень»: для европейской коммуны были типичны производство на экспорт и активная международная торговля.

С точки зрения антиглобализма полис и коммуна интересны тем, что они являли собой радикально «антиглобалистские» политические структуры – городочгосударства. Но коммуна еще быстрее, чем полис, пришла к своему смертельному кризису. Развитие индустрии, которому сама же коммуна способствовала своими культурными достижениями, привело к превращению экономически независимых ремесленников и крестьян в пролетаризованных рабочих на мануфактурах и, в дальнейшем, на промышленных фабриках.

Память об относительной социальной гармонии коммуны осталась в сознании общества в форме коммунистической идеи. Но на базе утвердившегося промышленного хозяйства возврат к широкому распространению производительной собственности был невозможен. По этой причине коммунистическая идея была радикально искажена ее собственными проповедниками. Пролетарский коммунизм уже на утопической стадии фактически заменил общее на общественное: communis (буквально – общее, напр. собственность типа кондоминиума) на socialis (односторонне общественное, напр. государственная собственность).

Поэтому утопический коммунизм часто называют также утопическим социализмом, что правильнее по существу дела. Та же двойственность и спутанность терминов сохранилась в марксистском «научном коммунизме», который Ф. Энгельс называл научным социализмом. Но даже в этой теории подлинная сущность коммуны как бы просвечивает сквозь покрывало пролетарской идеологии.

Вопреки распространенному мнению, в «Манифесте Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса нет требования уничтожить частную собственность. В оригинале говорится не об уничтожении, а о снятии (нем. Aufhebung) частной собственности. Снятие по Гегелю означает сохранение отрицаемого в подчиненном виде. По существу «Манифест» требовал уничтожить не частную собственность как таковую, но только ее господство над обществом. Что и было фактически воплощено в классическом античном полисе и в средневековой коммуне.

Фактически речь здесь идет о синтезе индивидуальной и общественной собственности. По существу это именно то устройство, которое сам же Маркс описал под названием античной формы собственности и которое присуще также средневековой коммуне. Это и есть коммунистический строй, не в марксистском или утопическом, а в строгом этимологическом и историческом смысле данного понятия.

Во-первых, «синтетическая» форма собственности не может существовать на базе промышленного типа хозяйства. Такое хозяйство требует массового наемного труда, в силу чего невозможно широкое распространение в обществе индивидуальной производительной собственности. Во-вторых, синтез общественной и личной форм собственности, характерный для коммуны и ее античного прототипа, не может осуществиться сразу, именно по той причине, что индивидуальная производительная собственность в индустриальном обществе подавлена. Позитивная сторона современных исторических процессов состоит в реставрации, а отчасти и в создании заново, индивидуальной собственности на средства производства, как необходимого условия грядущего синтеза.

Разрешения кризиса индустриального общества ожидают от будущей информационной экономики. Есть резон надеяться, что она позволит осуществить идею экономической самостоятельности индивида. Человек сможет независимо удовлетворять свои жизненные потребности, находясь в глобальной информационной связи с социумом. При этом индивидуальное (или семейное) хозяйство не потребует больших затрат труда и не будет препятствовать развитию коллективно-трудовых форм хозяйства. Таким образом, общественное производство не будет односторонне натуральным; оно и не было таковым ни в эпоху полиса, ни в эпоху коммуны.

© В. Н. Самченко, 2005.