Многие столетия человечество мечтало о едином всемирном языке. Можно отметить и идеи английских конструкторов логических языков XVII в., среди которых был и Исаак Ньютон, и опыты создателей эсперанто и других международных искусственных языков конца XIX - начала ХХ веков. А в нашей стране такие идеи оживленно обсуждались в 20-е гг., когда ждали скорой мировой революции. В Институте языка и мышления АН СССР в 1926 г. по инициативе академика Н.Я.Марра даже собирались создать группу, которая должна была установить “теоретические нормы будущего общечеловеческого языка” [Башинджагян 1937: 258]. В те годы и И.В.Сталин на XVI съезде ВКП(б) говорил: “В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым” [Правда, 3.07.1930]. Хотелось преодолеть языковые барьеры и свободно общаться “в мировом масштабе”. Однако общее развитие языковых ситуаций в мире в последние столетия шло в обратную сторону. Речь, разумеется, не идет об увеличении количества языков вообще: процесс исчезновения малых языков никогда не останавливался. Но всё время увеличивается количество письменных, литературных, государственных языков.

Единого мирового языка не было никогда, но на определенном этапе развития человечества существовали единые языки для целых культурных ареалов: древнегреческий (койне), латинский, церковнославянский, классический арабский, санскрит, пали, классический тибетский, древнекитайский (вэньянь) и др. Они имели международный и межгосударственный характер, противопоставляясь непрестижным и не имевшим официального статуса языкам бытового общения. Лишь в редких случаях язык такого типа обслуживал одну страну (бунго в островной Японии). Некоторые из этих языков (классический арабский, отчасти санскрит) еще сохраняют свою роль, но в целом мировое развитие идет в ином направлении.

Это развитие определилось в Европе, начиная, по крайней мере, с Вестфальского мира 1648 г., завершившего Тридцатилетнюю войну. После него Европа делилась на суверенные государства, признававшие существование друг друга и не вмешивавшиеся во внутренние дела друг друга. Одним из атрибутов такого государства является государственный язык, обычно язык господствующего этноса. Между государствами и языками нет взаимно однозначного соответствия: есть государственные языки, используемые более чем в одной стране (английский, немецкий, испанский); в некоторых странах более одного государственного языка (Швейцария). Но количество национальных языков увеличивалось, и ни один язык не мог стать в мире господствующим. Данная система из Европы постепенно распространялась на другие континенты, охватив Америку в XIX в., а Азию и Африку в основном в ХХ в.

Одновременно шло вытеснение многих малых языков, которые либо были обречены на вымирание, либо оттеснялись на периферию, либо в конечном итоге сумели после изменения государственных границ стать государственными языками (чешский, финский, латышский и др.). Обратная ситуация – полная утеря каким-то языком официального статуса – почти не встречалась (в ХХ в., пожалуй, можно привести лишь два примера – идиш в СССР и маньчжурский язык в Китае). Бывало и так, что государство ставило своей целью развивать тот или иной язык, доводя его до уровня национального (языковое строительство в СССР). В целом языковое разнообразие в культурных сферах (начиная от административно-деловой и кончая сферой художественной литературы) в течение последних столетий в мире росло, достигнув максимума в ХХ в. Одновременно языки вымирали и продолжают вымирать, но почти всегда это происходило с языками, употреблявшимися лишь в бытовой сфере.

В последнее десятилетие указанный выше процесс не прекратился: еще недавно единый сербохорватский язык распался на три: сербский, хорватский и боснийский. Однако впервые наглядно проявился и обратный процесс, связанный с так называемой глобализацией.

Мы не будем здесь специально рассматривать процесс глобализации в целом. Однако очевидно, что этот процесс связан с господствующей ролью США в мире, окончательно установившейся после распада СССР. В основе глобализации лежит, прежде всего, англо-американская модель общества, его экономики, политики и культуры. Такая модель общества и культуры тесно связана с английским языком, который претендует на роль первого в истории человечества всемирного языка.

И в Великобритании, и в США всегда господствовала концепция единого языка для всей страны. В Великобритании языки меньшинств до второй половины ХХ в. не признавались и жестко вытеснялись; в XIX в. в Ирландии, Шотландии, Уэльсе школьников били за любое слово на материнском языке. Даже в независимой Ирландии оказалось невозможным восстановить ирландский язык как полноценное средство коммуникации; он может играть лишь роль национального символа, а во всех сферах жизни (кроме богослужения: ирландцы – католики, а английский язык ассоциируется с протестантством) господствует английский. В США до недавнего времени отсутствовали специальные юридические меры по обеспечению господствующей роли английского языка (лишь в 80-е гг. ХХ в. он закреплен как государственный для 12 штатов, но в федеральном законодательстве и сейчас нет ничего аналогичного [Donahue 1995]). Но их эффективно заменяла идеология “плавильного котла” (melting pot), согласно которой человек любого происхождения может стать американцем при условии овладения общей для всех культурой, включая английский язык. И сейчас, когда в США очень распространена политика защиты всяких меньшинств, такое меньшинство, как люди, не владеющие английским языком, не пользуется никакой поддержкой.

В эпоху глобализации такая политика постепенно начинает становиться мировой. Характерно, что именно в США (в отличие от Европы) широко распространено представление об одноязычии (разумеется, английском) как свойстве культурных и зажиточных людей и связи двуязычия с бедностью и отсталостью [Skutnabb-Kangas 1983: 66; Tollefson 1991: 12].

Разумеется, до всемирного одноязычия на английском языке пока далеко. Английский язык в ходе глобализации распространяется, прежде всего, как всеобщий второй язык. Кстати, как декларации на этот счет, так и реальная практика напоминают ситуацию с пропагандой русского как “второго родного языка” в СССР 60-80-х гг.; ср. когда-то многочисленные у нас высказывания вроде такого: “Мы у себя в республике ставим вопрос так: наряду с родным языком каждый должен овладеть русским – языком братства всех народов СССР, языком Октября, языком Ленина” [Шеварднадзе 1977: 49]. Во многом эти процессы тогда распространялись и на страны социалистического лагеря. По мнению В.М.Молотова, Сталин считал, что в будущем “главным языком на земном шаре, языком межнационального общения, станет язык Пушкина и Ленина” [Чуев 1991: 40]. В период противоборства двух систем во многих сферах, включая языковую, спорили две модели глобализации. Однако после распада СССР у английского языка конкурентов не осталось.

Всё более мы сталкиваемся с ситуацией, когда современные информационные технологии базируются целиком на материале английского языка, на международных научных конференциях все доклады читаются и публикуются по-английски, а международные переговоры ведутся не через переводчика, а на английском языке с обеих сторон. В то же время международная роль таких языков, как русский, немецкий, в меньшей степени французский, падает. Характерно, что Президент Российской Федерации В.В.Путин, ранее свободно знавший немецкий язык, но не владевший английским, несмотря на большую занятость, нашел время для изучения английского языка. Это – символический акт, демонстрирующий открытое признание российским руководством мировой роли именно этого языка.

Безусловно, приобретение английским языком этой роли нельзя рассматривать однозначно. Положительная сторона данного процесса очевидна: всеобщее владение английским языком обеспечивает естественную человеческую потребность взаимопонимания “в мировом масштабе”; то, о чём давно мечтали, начинает осуществляться. Кроме того, могут быть ситуации, когда именно английский язык оказывается наиболее нейтральным, менее отягощенным сопутствующими факторами. Скажем, в Южно-Африканской Республике борьба коренного населения за свои права не могла быть основана ни на языке африкаанс (он ассоциировался с господством белого населения), ни на местных языках (все они не были общепонятны и разъединяли разные африканские народы). Английский же язык рассматривался как общий и в то же время “ничей” [Pennycook 1995: 51, 54]. Сходную роль этот язык может играть и в Индии, где он (если не считать совсем мало известного санскрита) оказывается единственным языком, объединяющим всю страну.

Однако распространение “второго родного языка” нарушает другую естественную человеческую потребность – потребность идентичности, то есть стремление во всех ситуациях пользоваться своим родным языком, освоенным в раннем детстве. Людям принудительно приходится учить чужой язык, а не все люди равно способны к сознательному изучению языков (причем эта способность мало коррелирует с другими человеческими способностями). А навязывание английского языка добавляет еще два аспекта проблемы, которых не было в случае таких международных языков, как латынь или эсперанто. Во-первых, английский язык – материнский язык для многих людей, которые оказываются при глобализации в более выгодном положении: им дополнительно не надо учить какой-либо язык (недаром из развитых стран мира в США меньше всего интересуются иностранными языками). Во-вторых, английский язык не может не ассоциироваться с политикой США и навязываемой этим государством системой ценностей, что вызывает у миллионов людей чувство недовольства.

По сути глобализация распространяет на мировой уровень ситуацию, имеющуюся во многих многоязычных государствах. В них существует объективное неравенство. В наиболее выгодном положении оказываются носители господствующего (официально или фактически государственного) языка, которым внутри страны не нужно знание других языков. Среднее положение занимают люди, которые вынуждены, помимо своего родного языка, выучивать господствующий язык. Внизу оказываются одноязычные носители языков меньшинств, лишенные возможности делать карьеру. Примером может служить, например, СССР, но также и современная Россия, та же ситуация существует более двух столетий и в США.

В связи с глобализацией “ограниченный суверенитет” стран – членов НАТО или ЕЭС начинает проявляться и в области языка. Помимо английского как “второго родного языка” это проявляется для языков разных континентов и ареалов также и в количестве заимствований из английского языка (обычно из его американского варианта). Например, для японского языка в связи с особо тесными связями между Японией и США с 40-х гг. ХХ в. практически все заимствования (включая интернационализмы) приходят из американского варианта английского языка.

Отношение к экспансии английского языка, конечно, различно. Кому-то кажется очень престижным вписываться в глобализацию, кто-то видит в этом (безусловно, справедливо) угрозу национальным культуре и традициям. Различия проявляются и в государственной политике, и в общественном мнении разных стран. В Европе, безусловно, более всего старается ограничить проникновение английского языка и американской культуры Франция, тогда как в Германии американизация, в том числе в языковой области, идет более активно. Иногда это объясняют тем, что Германия всё еще страдает комплексами исторической вины за нацизм, поэтому там до сих пор кажутся одиозными идеи, связанные с национальной культурой и мировым значением немецкого языка, а это способствует американизации.

Особо рассмотрим ситуацию в Японии. Это - одна из первых стран, столкнувшихся с процессами, аналогичными глобализации, еще тогда, когда эти процессы еще не получили всемирные масштабы. Американская оккупация в 1945-1952 гг. и последующая зависимость от США в политической и военной областях обусловили постоянную экспансию американской массовой культуры, что отразилось и в языке.

Количество американизмов в современном японском языке очень велико и не поддается точному учету, поскольку чуть ли не каждое английское слово может быть заимствовано, хотя бы в составе сочетаний. Существует немало сложных слов и словосочетаний, которые созданы из английских корней в самой Японии и не имеют английских параллелей: wan-man-basu или wan-man “автобус без кондуктора” (один+человек+автобус), no-airon “изделие, которое нельзя гладить” (нет+утюг), no-mai-kaa-dee “день, когда рекомендуется воздерживаться от пользования личными автомобилями” (нет+мой+автомобиль+день). Заимствования в японском языке пишутся особой азбукой – катаканой, и можно встретить целые тексты, почти целиком написанные этой азбукой, лишь с небольшими вкраплениями иероглифов и другой азбуки – хираганы. Такие тексты состоят из американизмов с добавлением лишь грамматических элементов, минимума необходимых глаголов и японских собственных имен.

Однако сказанное не означает, что японский язык беспредельно наполняется американизмами. Наоборот, уже не одно десятилетие там существует и почти не меняется баланс между американизмами и прочей лексикой. Ряд сфер почти целиком отдан американизмам, которые составляют 53% терминов менеджмента, 75% терминов маркетинга, 80% торговых терминов и даже 99% компьютерной терминологии [Loveday 1996: 101-103]. Их очень много и в сферах спорта, туризма, эстрадной музыки, кулинарии, моды, потребления бытовой техники и пр. Перечисленные сферы в основном сводятся к двум: высоким технологиям и престижному потреблению. Именно здесь глобализация происходит быстрее всего и более всего затрагивает повседневную жизнь людей. В Японии есть даже термин “катаканные профессии”. Это престижные профессии вроде дизайнера интерьера, модельера высокой моды; терминология этих профессий состоится из американизмов и пишется катаканой [Tanaka 1990: 90]. По существу заимствования из английского языка выделены в некоторое “гетто”, пусть и престижное, за пределами которого их мало.

Как бы это ни показалось странным, но в Японии невысоко знание английского языка (и тем более других иностранных языков). В школе все изучают английский язык, но этот предмет – один из самых нелюбимых, а потом, если японец не связан с английским языком профессионально (например, работает во внешнеторговой фирме), то забывает даже то, что знал. Один из американских японистов опросил 461 информанта. Все они когда-то учили английский язык, но лишь 0,4% сказали, что пользуются им дома, 5% - что говорят на нем со знакомыми (включая иностранцев), 9% - что пользуются им в профессиональной сфере, а 54% заявили, что не знают его вообще [Loveday 1996: 175-176].

По-видимому, область языка здесь демонстрирует некоторую общую японскую модель поведения. В Японии, стране всегда отличавшейся замкнутостью и обособленностью от мира, стихийно выработалась такая модель поведения, которая позволяет одновременно и вписываться в глобализацию, и сохранять свои традиции и свою культуру. Образцом здесь послужило освоение Японией в прошлом китайской культуры, никогда не бывшее связанным с активным знанием китайского языка. Приведенные выше примеры американизмов, придуманных в самой Японии, образованы не столько по правилам английского словообразования, сколько по правилам образования в японском языке сложных слов из китайских корней. Конечно, трудно сказать, насколько долго в условиях ужесточения глобализации Япония сможет выдержать избранный ей путь.

Данные о столь низком знании английского языка в Японии могут вызвать удивление. Но Япония здесь не одинока. Например, в Венгрии обнаружилось, что лишь 19% населения и 20% молодежи могут общаться на каком-либо из языков ЕЭС [Компас, 2003, №17: 39]. При этом знание английского языка в Венгрии пока что уступает знанию языков, активно распространявшихся в этой стране в прошлом: немецкого и русского. Даже в сфере научного общения господство английского языка проявляется не всегда. На коллоквиуме по истории лингвистики в Гумбольдтовском университете в Берлине (март 2004 г.) более половины докладов (не только хозяев, но и ряда гостей) произносилось по-немецки, около 10% - по-французски и лишь менее трети – на английском языке. До английского языка как “второго родного” далеко даже в Европе.

Россия всерьез лишь начинает сталкиваться с данной проблемой, пока не выработав четкой точки зрения на нее. Пока до превращения английского языка во “второй родной” в России вряд ли много ближе, чем в Венгрии или Японии. Более заметна постепенная американизация самого русского языка. Наши наблюдения по сопоставлению в этом плане русского языка с японским показывают, что хотя количественно американизмов в русском языке меньше, но нет “гетто”, за пределами которого американизмы не допускаются. Заимствования могут проникнуть куда угодно, в том числе в ядро языка, прежде всего, через средства массовой информации [Алпатов 2001]. А мнения по поводу возможной американизации русского языка существуют самые различные; как и в других странах, этот процесс в сознании многих тем или иным образом мифологизируется.

Процесс глобализации очевиден. Также очевидны и его плюсы, и его весьма явные минусы. Однако перспективы этого процесса вызывают споры. Одни считают, что господству США нет внешних препятствий, а это означает, что английский язык со временем станет “вторым родным языком” (а затем, возможно, и первым) если не для всего человечества (это вряд ли реально), то для его наиболее культурной и социально активной части. Другие ставят реальность таких перспектив под сомнение. Осуществится ли таким образом мечта о всемирном языке, пока можно лишь гадать.

ЛИТЕРАТУРА

Алпатов 2001 – Алпатов В.М. Американизация японского и русского общества по языковым данным // Российское востоковедение в память о М.С.Капице. Очерки, исследования, разработки. М., 2001.

Башинджагян 1937 – Башинджягян Л.Г. Институт языка и мышления имени Н.Я.Марра // Вестник АН СССР, 1937, №11.

Компас – Компас. Бюллетень ИТАР-ТАСС.

Правда – газета.

Чуев 1991 – Чуев Ф. Сталин и его окружение (последняя встреча с Молотовым) // Мужество, 1991, №4.

Donahue 1995 – Donahue Th. S. American Language Policy and Compensatory Opinion // Power and Inequality in Language Education. Cambridge, 1995.

Loveday 1996 – Loveday L. Language Contact in Japan. A social-Linguistic History. Oxford, 1996.

Pennycook 1995 – Pennycook A. English in the World / The World in English // Power and Inequality in Language Education. Cambridge, 1995.

Skutnabb-Kangas 1983 – Skutnabb-Kangas T. Bilingualism or Not. The Education of Minorities. Clevedon, 1983.

Tanaka 1990 – Tanaka K. “Intelligent Elegance”. Women in Japanese Advertising // Unwrapping Japan. Society and Culture in Anthropological Perspective. Manchester, 1990.

Tollefson 1991 – Tollefson J.W. Planning Language, Planning Inequality. New York, 1991.

ЯЗЫКОВОЙ АСПЕКТ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

1. Очевидно, что процесс глобализации связан с господствующей ролью США в мире, окончательно установившейся после распада СССР. В основе глобализации лежит, прежде всего, англо-американская модель общества, его экономики, политики и культуры. Такая модель общества и культуры тесно связана с английским языком, который претендует на роль первого в истории человечества всемирного языка.

2. Разумеется, до всемирного одноязычия на английском языке пока далеко. Английский язык в ходе глобализации распространяется, прежде всего, как всеобщий второй язык. Кстати, как декларации на этот счет, так и реальная практика напоминают ситуацию с пропагандой русского как “второго родного языка” в СССР 60-80-х гг. В период противоборства двух систем во многих сферах, включая языковую, спорили две модели глобализации. Однако после распада СССР у английского языка конкурентов не осталось.

3. Всё более мы сталкиваемся с ситуацией, когда современные информационные технологии базируются целиком на материале английского языка, на международных научных конференциях все доклады читаются и публикуются по-английски, а международные переговоры ведутся не через переводчика, а на английском языке с обеих сторон. В то же время международная роль таких языков, как русский, немецкий, в меньшей степени французский, падает. Характерно, что В.В.Путин, ранее свободно знавший немецкий язык, но не владевший английским, несмотря на большую занятость, нашел время для изучения английского языка. Это – символический акт, демонстрирующий открытое признание российским руководством мировой роли этого языка.

4. Безусловно, приобретение английским языком этой роли нельзя рассматривать однозначно. Положительная сторона данного процесса очевидна: всеобщее владение английским языком обеспечивает естественную человеческую потребность взаимопонимания “в мировом масштабе”; то, о чём давно мечтали, начинает осуществляться. Кроме того, могут быть ситуации, когда именно английский язык по сравнению с другими языками оказывается наиболее нейтральным, менее отягощенным сопутствующими факторами (Южно-Африканская Республика, Индия).

5. Однако распространение “второго родного языка” в любом случае нарушает другую естественную человеческую потребность – потребность идентичности, то есть стремление во всех ситуациях пользоваться своим родным языком, освоенным в раннем детстве. Людям принудительно приходится учить чужой язык, а не все люди равно способны к сознательному изучению языков (причем эта способность мало коррелирует с другими человеческими способностями).

6. Навязывание английского языка добавляет еще два аспекта проблемы, которых не было в случае таких международных языков, как латынь или эсперанто. Во-первых, английский язык – материнский язык для многих людей, которые оказываются при глобализации в более выгодном положении: им дополнительно не надо учить какой-либо язык (недаром из развитых стран мира в США меньше всего интересуются иностранными языками). Во-вторых, английский язык не может не ассоциироваться с политикой США и навязываемой этим государством системой ценностей, что вызывает у миллионов людей чувство недовольства.

7. По сути глобализация распространяет на мировой уровень ситуацию, имеющуюся во многих многоязычных государствах. В них существует объективное неравенство. В наиболее выгодном положении оказываются носители господствующего языка, которым не нужно знание других языков. Среднее положение занимают люди, которые вынуждены, помимо своего родного языка, выучивать господствующий язык. Внизу оказываются одноязычные носители языков меньшинств, лишенные возможности делать карьеру.

8. В связи с глобализацией “ограниченный суверенитет” стран – членов НАТО или ЕЭС начинает проявляться и в области языка. Помимо английского как “второго родного языка” это проявляется для языков разных континентов и ареалов также и в количестве заимствований из английского языка (обычно из его американского варианта).

9. Отношение к экспансии английского языка, конечно, различно. Кому-то кажется очень престижным вписываться в глобализацию, кто-то видит в этом (безусловно, справедливо) угрозу национальным культуре и традициям. Различия проявляются и в государственной политике, и в общественном мнении разных стран. В Европе, безусловно, более всего старается ограничить проникновение английского языка и американской культуры Франция, тогда как в Германии американизация, в том числе в языковой области, идет более активно.

10. Нельзя думать, что английский язык уже господствует в мире. Например, в Венгрии обнаружилось, что лишь 19% населения и 20% молодежи могут общаться на каком-либо из языков ЕЭС. При этом знание английского языка в Венгрии пока что уступает знанию языков, активно распространявшихся в этой стране в прошлом: немецкого и русского. О низком уровне знания английского языка говорят и в Японии. Однако наступление этого языка очевидно.

11. Перспективы этого наступления вызывают споры. Одни считают, что господству США нет внешних препятствий, а это означает, что английский язык со временем станет “вторым родным языком” (а затем, возможно, и первым) если не для всего человечества (это вряд ли реально), то для его наиболее культурной и социально активной части. Другие ставят реальность таких перспектив под сомнение. Насколько правы первые и насколько – вторые?